"Земля и люди", апрель-июнь

Избушка

Анатолий Онегов

Озеро было длинное и глубокое. Высокие еловые берега круто спускались к воде, встречались с тихой волной и шли дальше вниз... Люди, пришедшие на озе­ро, ставили около этих черных берегов свои сети. Сети долго и глубоко тонули, и, когда боль­шие, зеленые от старости и мед­ленной воды щуки попадали в эти ловушки, найти сети часто не удавалось: щуки путали их и утаскивали на дно. Дно было далеко, и тогда стали привязы­вать сети к колам, вбитым в берег. Рыбы было много. Она шла в сети, жадно бросалась на червя, посаженного на крючок, долго барахталась вслед за леской, а к вечеру, когда из елового лога по ручью приходил густой туман и закрывал воду, лодчонка, нагру­женная серебряной плотвой, тя­желым лещом, голубым окунем и злыми щуками, с трудом до­биралась до своего пристанища... Человек выходил на берег, выво­дил подальше лодку, брал топор и шел искать в лес сухую, но еще не упавшую елку. Такая елка долго не сдавалась топору, долго звенела, вскрикивала, а потом все-таки падала и легко и чисто раскалывалась на дрова.

Человек приносил из леса охап­ку дров, щепал лучину и доста­вал спички, завернутые в сухую тряпицу... Спичка схватывала желтым язычком полоску бере­зовой коры, полоска потрескива­ла, скручивалась в темную тру­бочку, а потом вдруг вспыхивала и уводила за собой в новый и последний мир, мир огня, все, что было уложено в печку. Эту печку человек сложил после того, как узнал, что на озере можно ловить рыбу. Печка была без трубы, ее сложили просто из старых камней, что лежали здесь с незапамятных времен, и обмазали глиной. Камни долго хранили жар елового огня. Сна­чала дым крутился, злился на камни и глину, потом находил, куда пойти дальше, успокаивал­ся и покорно тянулся за ветром. Если ветра не было, а погода на­завтра собиралась остаться такой же тихой и ясной, дым подни­мался высоко вверх и долго-дол­го стоял над тайгой. Когда при­ходили хмурые, беспокойные дожди, дым падал вниз, дрова долго не разгорались, мокла печь, и человеку после трудного дня на воде было сыро и холод­но даже у огня.

Тогда-то и построили на берегу озера избушку. Построили креп­ко, прочно, обнесли печь тяже­лыми, ладными бревнами, на­крыли крышей, прорубили дверь, а для дыма оставили только уз­кую щель под самым потолком. Щель эта вслед за ушедшим ды­мом закрывалась доской, тогда в избушке становилось тепло и уютно. Зимой, когда рыба уже не ловилась, в избушку прихо­дили охотники и тихо пережи­дали у огня мрачные северные ночи или злую, не пускавшую в лес метель.

Избушка и печь уже отживали свой лесной век, люди давно не приходили сюда, и тропа поне­многу начинала забывать о че­ловеке... Однажды я собрал рюк­зак, взял удочки и ружье, по­звал маленького смешного щенка и отправился искать таежную тропу... Там, где на пути к озеру росла лишь трава, лесная до­рожка совсем заблудилась и уже не могла помочь мне идти даль­ше. Я останавливался, прикиды­вал, где искать тропку, угадывал впереди сухой еловый остров, об­ходил его и снова отыскивал сре­ди мха и давно погибших де­ревьев заросший путь к озеру.

Иногда на тропе попадались за­валы. Из них торчали выворо­ченные страшным ветром коря­вые корни елок, а сверху, над этими корнями, опасно повисали седые и мокрые от дождей, еще не совсем свалившиеся мертвые осины. Порой в таких завалах оставался только узкий проход, я пробирался по нему осторож­но и всегда думал: вдруг осино­вый ствол рухнет именно сей­час... Щенок тоже беспокоился, долго обнюхивал поваленные де­ревья, скулил мне вслед, а по­том, будто набравшись храбрости, бросался через завал... Но завалы кончились, пошло бо­лото. Оно было яркое, веселое, и от негустых солнечных сосе­нок, и от листьев северной ягоды морошки. Листья горели темно-красным огнем, заставляя вспы­хивать багровым светом ласко­вый мох; идти по такому болоту всегда нетрудно.

По болотной дорожке мой друг бежал уже впереди. Он не за­крывал глаза, не скулил, а насто­раживал уши, слушал хлопанье птичьих крыльев, гонялся за глухарями. Их было много, они уже хорошо летали, щенок ни­как не мог догнать их: возвра­щался обиженным и виноватым. Моего щенка звали Верным.